НАВИГАЦИЯ
`

Письма к дочери Елене

20 сентября 1935 г.

Дорогая и чудная Белка!

О сколь радуется мое родительское сердце, слыша о том как усердно и с каким успехом ты работаешь! Особенно же, в частности, радуюсь тому, что ты снова принялась за “Миниатюру”, которая тебе удалась в лето на даче Maurel. Я убежден, что в этом роде ты можешь создать настоящие перлы. Но вот, ты меня спрашиваешь совета, — на чем писать персидские миниатюры, и я не совсем понимаю. Хочешь ли ты делать вещи, в которых только стиль был бы навеян этими маленькими чудесами искусства, или ты хочешь делать форменные имитации их, что тоже неплохо, но для чего требуется очень усердное изучение образцов (коих немало в Musée Guimet). Оные образцы, т. е. персидские и индо-персидские миниатюры, почти всегда писаны на пергаменте или же на рисовой бумаге (но на последней это скорее рисунки пером или кистью, иногда покрашенные). На пергаменте же хоть и забавно писать, но при этом требуется особенная тщательность, да и довольно дорог самый материал. Я на твоем месте лучше попробовал бы усовершенствовать то, что ты тогда изобразила, — в 1929 году, — причем оставила бы мысль о рабской имитации, а делала бы вещи совсем свободные то прямо с натуры, то изображая маленькие смешно скомпонованные сценки, — как ты умеешь это делать. И отчего бы тебе еще не попробовать и портрет в миниатюре, — именно целой фигуры в своей обстановке. Сделай нам твой “autorit-ratto” на фоне одной из комнат вашего кассизского “palazzo” с окнами, открытыми на чудесный пейзаж. Вот сделай Атю, но не официально, а тоже так, чтобы чувствовались окутывающие ее жизнь и атмосфера! Я уверен, что ты создала бы маленькие шедевры в этом жанре!!

И на этом, дорогая и нежно любимая дочь, я Вам даю мое отцовское благословение и желаю Вам полного успеха. Но главное, как можно меньше думай о “помещении” (вещей), — это само собой придет и это тем вернее придет, чем меньше ты будешь об этом думать за работой.

Миллионы поцелуев от твоего отца, который тебя нежно любит, равно как
и твоих малышей и всех членов вашей семейной колонии, из которой мы на сей раз исключены!

Твой отец

29 октября 1952 г.

Чудная наша Белочка!

Хотел начать письмо с ответа на предложенный тобой вопрос (я люблю, когда ты у меня что-либо спрашиваешь), но вот беда, — в данный момент я забыл, в чем дело, а мне твоего письма, лежа в кровати, не достать. Приходится отложить ответ на потом, когда кто-нибудь придет. Сегодня я опять страдаю... Ах, если бы ты или Атенька были здесь!.. Кока уже заявил директору, что меня вызывают в Париж для моей выставки (в Лувре) и что поэтому надо выработать какой-то план моего выступления, моего выхода из клиники и моей отправки в Париж...

30 октября 1952 г.

...Вчера из посторонних, слава богу, никого не было. Пришлось отменить чету де Кирико. Тем не менее от нее получен ею испеченный очень аппетитный пирог, однако с виду он очень тяжелый... Только что снова посетил меня д-р де Марко в теплом пальто, мой “fuori fa freddo”. [Заботливый друг (итал.).] Он не позволяет мне вставать. Но когда же и это новое осложнение меня минует?

Читаю “Lélia” (André Maurois). [“Лелию” (Андре Моруа) (франц.).] Наконец, добрался до Шопена, и стало гораздо интереснее, хоть и очень печально. Оказывается (я раньше не обращал на это внимания), что ужасное пребывание на Майорке (в невозможных условиях) продолжалось всего два с чем-то (или еще меньше) месяца, после чего любовники (с двумя детьми ее) перебрались (среди зимы) через Барселону в Марсель. И это пребывание вовсе не было какой-то изнуряющей оргией, но, напротив, Жорж Занд играла скорее материнскую роль и даже роль infirmière (сестры). И еще: этот эпизод относится к началу их романа, и с тех пор они прожили вместе (и как будто без “эротики”) еще шесть лет! “Сладострастная Мессалина” вовсе не изнурила своего больного сожителя, а, напротив, уберегла его от всевозможных неосторожностей. И сразу она мне стала симпатична, тем более, что ей (“отличной музыкантше”) он обязан условиями спокойного (и сколь вдохновенного) творчества, которые позволили ему создать столько несравненных шедевров!

А вот и ответ на твой вопрос (вспомнил) — “что такое передвижники?”. Ядро составили те 13 учеников Академии, которые еще в 1863 г. (?), протестуя против задания официальной программы ультраакадемического типа (ректором был Ф. А. Бруни), покинули Академию и на первых порах сложились в “Артель”. Душой этих художественных бунтовщиков был Крамской (отличный портретист, но и пламенный теоретик), а из других товарищей особенно выделялись: Мясоедов и Константин Маковский. Репин еще был учеником Академии, но когда он окончил ее (блестящая его картина, prix de Rome: “Воскрешение дочери Иаира” — весьма замечательное произведение искусства), то сразу присоединился к прочим. И вот в 1871 г. (кажется) группа “Артели” стала развозить свои картины (и немногие скульптуры) по главным городам России, превратившись около того же года в “Общество передвижных выставок”. В просторечии все эти художники получили вскоре кличку “передвижников”. Прибавлю, что уже в 1873 г. были написаны (le Tableau Type) “Бурлаки” Репина и около того же времени его чудесная картина “Проводы новобранца” (обе картины были приобретены тогда же вел. кн. Владимиром, что явилось для меня впоследствии великим удивлением, т. к. вел. кн. после того больше ничего не приобретал, кроме, впрочем, одной из ранних акварелей Сомова, что тоже было удивительно!). Главным поощрителем, “глашатаем “передвижников” был Стасов, который много способствовал и поощрению “могучей кучки” (Мусоргский, Балакирев, Римский-Корсаков, Кюн, позже Глазунов). Но в нас, членах “Мира искусства”, он видел врагов, чему немало способствовали наши ребячливые задиры: Нурок, Валечка (Нувель), Дима (Философов). На нас он и обрушился всей тяжестью своей богатырской, седобородой фигуры. И, пожалуй, нам это было в пользу — “гонения” всегда закаляют и бодрят, а, кроме того, с нами были такие тузы, как Серов, Левитан, Нестеров, — все они перекочевали к нам от “передвижников”.

Ну вот все рассказал, и теперь ты стала умнее самого Гурвича. [А кстати, передай этому милому человеку мой сердечный привет. (Прим. автора.).] У Гурвича ты найдешь массу иллюстраций ко всему рассказанному, да и у меня немало, но без меня трудно, пожалуй, найти.

Целую тебя, моя драгоценная Белочка. Рвусь всей душой к вам.
Любящий тебя всей душой отец Бака Милан.


Читайте также...