НАВИГАЦИЯ
`

Письма к Георгию Семёновичу Верейскому

Краткая справка о Верейском

Верейский, Георгий Семенович (1886–1962), русский художник, мастер станковой графики, представитель «тихого искусства».

Родился в Проскурове (ныне Хмельницкий, Украина) 18 (30) июля 1886 в семье предпринимателя. В 1895 семья переехала в Харьков. Верейский учился в студии Е.Е.Шрейдера (1901–1905) и в Петербурге, в Новой художественной мастерской (1913–1916), в частности у М.В.Добужинского и А.П.Остроумовой-Лебедевой. Арестованный в 1905 за участие в революционном движении, был выпущен на поруки и уехал за границу, побывав в 1906–1907 в Австрии, Германии и Италии. Обосновавшись в 1911 в Петербурге, получил юридическое образование, окончив университет. Был членом объединения «Мир искусства».

27 октября 1959 г.

Дорогой Георгий Семенович!

Уже дней десять, как получен Ваш “альбом”, а еще до того Ваше письмо, и вот только сегодня, пользуясь известным “затишьем”, принимаюсь Вам писать сей благодарственный ответ. Между тем удовольствие и от письма и от альбома были, можно сказать, чрезвычайными. Приятно было сразу увидеть столько Ваших прелестных вещей, приятен был и самый факт установления личного контакта с Вами. Вы, Ваш тонкий вкус, Ваши знания, Ваша искренность и правдивость мне здесь ужасно недостают. Вот столько лет мы уже разлучены, а я отчетливо помню Ваши черты (вероятно на самом деле они за эти годы порядком изменились, так же как и мои, я стал “прямо неузнаваем”), отлично помню Ваши сдержанные жесты и Вашу негромкую манеру говорить и то удовольствие, что я испытывал, пребывая с Вами в беседе и любуясь вместе с Вами тем или иным рисунком или оттиском гравюры. Вы обладаете прекрасным (ныне все более редкостным) даром пламенно наслаждаться красотой, остроумием выдумки, мастерством.

И меня господь не обидел в этом отношении, только вот беда — состояние здоровья и сил мешает мне посещать выставки (не все выставки здесь ерундовые и полны глупого гримасничанья) и музеи. Но и сидя дома, я могу предаваться художественному наслаждению, и одним из таковых было то, которое я испытал, разглядывая листы Вашего альбома. Вы меня спрашиваете, какие из этих листов я более других оценил. На это не так легко ответить, в одних мне особенно нравится одно, в других — другое, но в общем, пожалуй, чем проще и непосредственнее рисунок, тем он мне и более по душе. Очень по душе все портреты, а среди них тот, который изображает с удивительным сходством милого Ершова. Настоящими шедеврами являются и Руднев, и печатник Пожильцов, и проф. Кареев (в тексте), и Морозов, и Р. M. Верейская. Какую бы чушь современные художественные борзописцы ни городили про меня, про мое “эстетство” (и вообще про вредоносное влияние всего “Мира искусства”), мои симпатии влекли и теперь влекут меня к простейшим и вернейшим изображениям жизни, действительности. Даже в своих театральных работах, даже там, где требовалась фантастика, я бывал доволен собой только, когда мне удавалось создать на сцене убедительную реальность. Те же симпатии распространяются у меня и на другие области искусства — даже на музыку.

Я, разумеется, обожаю многое в так называемой чистой музыке, и все же сердце у меня особенно лежит к созданиям таких композиторов, как Бородин, Мусоргский, Римский-Корсаков, Бизе, Чайковский. К Чайковскому я продолжаю чувствовать род недуга — его “Спящая красавица”, его “Щелкунчик” (первый акт), его “Пиковая дама” и “Евгений Онегин” “открыли мне уши”. Но вот здесь, в этой столице культуры, ville Lumiere” [“Город-Светоч” (франц.).], в поклонении Чайковскому не полагается признаваться. Правда, музыку Петра Ильича то и дело слышишь в радио, в концертах, но это “для консьержей”, а “серьезные знатоки” обязаны выказывать полное презрение к Чайковскому. Это одно показывает, до чего люди здесь изоврались. Впрочем, подавляющая масса прекрасного и чудесного продолжает как-то уживаться здесь с черт знает с чем, а вот за последние пять-шесть лет — с юродством и шутовским шарлатанством того направления, что получило кличку абстрактного искусства.

Однако я забрел в какие-то дебри и лучше поскорее из них выбраться. Очень мне хочется воздать всякую хвалу Вашему сынку. [Художник Орест Георгиевич Верейский, член-корреспондент Академии художеств СССР.] Вы пишете, что его, пожалуй, публика начинает лучше знать, нежели Вас. Это Вы — для красного словца. На самом же деле это несомненно не так, и оба Верейских прекрасно уживаются в общественном сознании и признании. Правда, я до сих пор видел не так уж много из его иллюстративных работ, но то, что я видел, обладает той же четкостью, той же настроенностью, тем же соответствием с текстом, чем отличаются работы его отца. Поздравляю Вас!..

Про свою личную жизнь и деятельность ограничусь сегодня тем, что пожалуюсь на свои, порядком подорванные силы, а похвастать какой-либо значительной “продукцией” не могу. Весь прошлый осенний и зимний сезон (1958 — 1959) я болел и ничего не делал. А вот в позапрошлом году я создал две постановки “Петрушки” в Лондоне и в Вене и одну постановку (“Щелкунчик”), опять-таки в Лондоне. Летом, живя у друзей, в насыщенной зеленью (и сыростью) Нормандии, я и в этом году поработал с натуры и, как утверждают друзья, эти мои работы не уступают прежним. Сейчас я особенно занят воссозданием сборника всяких изображений (рисунков, акварелей, гравюр, литографий, фотографий), имеющих отношение к нашей семейной хронике. Возня с этими ворохами бумаги отнимает у меня целые дни. Моей мечтой было бы пристроить этот как-никак любопытный памятник в Русский музей, где и без того, как я слышал, имеется целый архив всевозможных (в большинстве художественных) документов, относящихся ко мне лично и ко всей нашей семье. Но вот как наладить такое дело при теперешних обстоятельствах, я не знаю.

Передаю сердечные поклоны от моих обеих дочерей (сын, наверное, присоединится к ним, но он безвыездно в Милане), от Зинаиды Евгеньевны Серебряковой, от Ваших бывших коллег Эрнста и Бушена.

Крепко пожимаю Вам руки. Прошу Вас меня не забывать.

Душевно Вам преданный Александр Бенуа, Париж.


Читайте также...