НАВИГАЦИЯ
`

Идеология, цели и задачи журнала "Мир искусства"

Среди тогдашних иллюстрированных журналов «Мир искусства» выделялся художественностью внешнего облика. Обложка по рисунку Коровина, отлично выполненные репродукции (большая часть — работы В. М. Васнецова и Е. Д. Поленовой), оформление с заставками и концовками «в русском стило», наконец, марка с символическим рисунком Бакста, изображающим одинокого орла па горной вершине,— л этой графической метафоре отразилось понимание редакцией задач искусства, стоящего лад мещанской повседневностью и прозаичностью буржуазного общества.

В выступлениях журнала было немало противоречивого. Развертывая эстетическое наступление и развенчивая то, чему еще недавно сами поклонялись, сотрудники редакции в борьбе за общественное мнение порою шли на открытый скандал. Объективность нередко приносилась в жертву эпатажу, стремлению во что бы то ни стало поразить, «ошеломить буржуа» («В молодости весь наш кружок, — вспоминает Философов, — любил дразнить «филистеров», «эпатировать буржуа»). Журнал выступал за прогресс в искусстве против рутины и, стремясь низвергнуть господствующие вкусы и «переоценить ценности», боролся одновременно на двух фронтах — против эпигонов академизма и позднего передвижничества. Он ратовал за мастерство и профессиональную культуру, за свободу индивидуальности художника. Речь шла о широко понятой художественной реформе. Но лозунг «свободного искусства», заимствованный у французских романтиков начала XIX века, когда он помогал объединять молодые силы против сторонников классицизма, в условиях русской действительности рубежа XIX—XX веков означал отказ от тематической связи искусства с социальной и этической проблематикой, которая пренебрежительно приравнивалась к «литературщине» и «тенденциозности».

В проводившемся Дягилевым Философовым с позиций воинствующего идеализма «разгроме» шестидесятников очевидно прямое воздействие концепций Д. С. Мережковского и А. Волынского. Философский идеализм и литературный символизм, уже ряд лет прокламируемые ими в литературной теории и критике, без заметных изменений пересаживались теперь в критику художественную, предопределяя важнейшую методологическую ошибку журнала, сказавшуюся уже в программной статье Дягилева — Философова «Сложные вопросы».

"Убеждённый эстетизм" Бенуа

Главным оружием было то, что Бенуа назвал потом «убежденным эстетизмом». В специфических условиях рубежа веков оружие это оказалось сильным и быстродействующим. Круг сторонников журнала разрастался. Одних привлекали лозунги «свободного творчества» и поощрения талантливой индивидуальности, других — требования борьбы за мастерство, за «приобщение к современной мировой художественной культуре», в те годы действительно мало знакомой большинству русских художников. Журнал ратовал за обогащение художественных средств, ставил проблемы колорита, ритма, стиля. Но главным для современников была общая критическая направленность журнала, хоть и ограниченная рамками протеста эстетического.

Идейно-эстетическая позиция Бенуа внутри редакции была своеобразной: для смешивания ее с воззрениями Дягилева и Философова тех лет нет оснований, хотя Дягилев и признавал Бенуа своим единственным «учителем» и «вдохновителем всего дела». Бенуа продолжал оставаться лидером кружка, от него ожидали литературного оформления новой эстетической концепции, разработки новых принципов художественной критики. Он, однако, вовсе не сразу нашел свой путь и обрел уверенность. Со времени его литературного дебюта прошло пять лет. Он уже далеко не тот юный соавтор Мутера, что больше всего старался не отставать от «последнего слова» мировой эстетики и критики. Не видя смысла в статьях просветительских, где дидактика опирается на развлекательность, он понимал, что нужна критика активная и бескомпромиссная, но считал, что не готов к этому, колебался, сомневаясь в своих возможностях: «Я не хочу быть художественным Фребелем, а стать Рескиным или даже нашим Стасовым — нет сил (внутреннего убеждения, вдохновения)».


Читайте также...